Петербургский сыск. 1874 год, февраль - Игорь Москвин

Глава двадцать первая. Дела сыскные…

– Иван Дмитрич, – в дверь заглядывал тяжело дышащий дежурный чиновник, было видно, что бежал по лестнице, – вас просят прибыть в первый участок Московской части.

– Что там стряслось? – Путилин поднялся из—за стола, вслед за ним сыскные агенты.

– На пересечении Графского и Троицкого переулков в питейном заведении найдены зарезанными его сиделец и подручный мальчик.

– Вот тебе бабушка и Юрьев день, – Иван Дмитриевич был скор на подъем и, не застегнув пальто, а только набросив на плечи. Шёл к выходу.

Питейное заведение, в самом деле, занимало первый этаж каменного дома, окнами одной стороны выходивший на Графский, а входом – на Троицкий. Довольно бойкое место.

Когда в положенный час двери гостеприимно не распахнулись, ранние нетерпеливые посетители, потолкавшись у входа, разбрелись по заведениям на соседних улицах. После же полудня местный дворник, наведывавшийся иногда к знакомому сидельцу, решил проявить бдительность и сбегал к хозяину питейного заведения, а тот сразу же, не мешкая, даже бросил недоеденный обед, кинулся разбираться. Что ж такое? Почему не открыто? Ведь деньги утекают в другие места.

Вот когда открыл входную дверь, то сразу же послал за городовым. Ну, а тот в участок.

На место преступления первым прибыл помощник пристава ротмистр Андреев. Он же распорядился отправить посыльного в сыскное отделение.

В самом заведении Ивана Дмитриевича поприветствовал ротмистр Андреев, помощник пристава, низенький коренастый мужчина пятидесяти лет с седыми усами и вечно грустными глазами.

– Так вот и встречаемся у кровавого алтаря, – посетовал ротмистр.

– Такова наша служба. А где Василий Евсеевич? – спросил Путилин.

– Господин Тимофеев откомандирован в Новгородскую губернию.

– Давно?

– Да, уж с неделю будет.

– Не спрашиваю, зачем. Думаю по тайным делам, – усмехнулся Иван Дмитриевич.

– Я бы сказал, да сам толком не знаю. Пришла депеша с посыльным и Василий Евсеевич в час собрался, едва поспел на поезд и в Новгород.

– Понятно, ну, а что мы здесь имеем?

– Зарезан молодой парень и серьёзные раны получил мальчишка, служивший при нем.

– Раны?

– Да, отвезён в Обуховскую.

– С ним можно поговорить?

– Он, конечно, слаб, но я думаю, можно.

– Здесь с ним разговаривали?

– К сожалению, он ничего не сказал, спрятался, словно улитка в раковину.

– Он видел убийцу.

– Скорее всего, да.

– Это удача для следствия.

– Не хотите ли взглянуть свежим взглядом на заведение.

– Непременно.

Путилин последовал за помощником пристава. Первой после входной двери была довольно большая зала с десятком столов, подле одних стояли деревянные скамьи, у других, стоящих вдоль окон, стулья с деревянными спинками, когда—то разрисованные, а ныне с потёртой спинами посетителей поверхностью. У стены, напротив входа, длинная стойка. Прошли за нее, в стене была дверь, ведущая в коридор, там четыре двери: две под замком.

– Что там? – поинтересовался Иван Дмитриевич.

– Хозяйские припасы?

– Не пытался убийца вскрыть замки?

– В том и дело, что нет.

– Значит преступник знакомый нашего убитого.

– Отчего такая уверенность, Иван Дмитриевич? – ротмистр не удивился, такие мысли и к нему пришли.

Путилин не ответил. Молодой человек лежал с перерезанным горлом у двери по правую руку, которая вела в маленькую каморку, сажень шириной и чуть более сажени в длину. Там стояла вместо кровати довольно узкая лавка, покрытая то ли тюфяком, то ли одеялом. Вначале Иван Дмитриевич не разобрал, в каморке было сумрачно, но присмотревшись, отметил, что это одеяло и не с рисунком, а в пятнах крови.

– Я думаю, – обернулся Путилин к помощнику пристава, только теперь отвечая на ранее заданный вопрос, – знакомый нашего убитого от того, что чужого человека он сюда не пустил. И, вероятнее всего, он копался в вещах сидельца и забрал все ценное и деньги. Знал, где искать. А чужой полез бы в хозяйские закрома. Видите, как лежит убитый.

– Да.

– Так вот, убийца первым стал резать мальчика. А когда тот закричал, прибежал сиделец и получил ножом по горлу. Захлебнулся и сразу упал.

– Вполне, может быть, – покачал головой ротмистр.

– Вот как остался в живых мальчишка, я не пойму.

– Надо посетить его, – сказал Иван Дмитриевич, словно бы очнувшись ото сна.

– Я не думаю, что он сможет в нынешнем состоянии что—то рассказать.

– Мы с вами попытаемся, надеюсь, вы не будете против?

– Отнюдь.

– Здесь я увидел все, что необходимо для следствия.

Обуховская больница самая большая из петербургских, она включала в себя несколько двух—трёхэтажных зданий, разбросанных в беспорядке среди старых деревьев и выкрашенных в серый цвет, словно не нашлось краски повеселее.

С Невы дул холодный пронзительный ветер, норовивший протиснуться змеёй под пальто, над домами из труб поднимался тёмный дым, но тут же подхваченный порывами природного дыхания уносился вдаль.

Толпившийся бедный люд, которому здесь никогда не отказывали в приёме, стоял не только в приёмном покое, но и, укутываясь в накинутое на плечи тряпье, перед входом.

– Что я могу вам сказать? – Доктор поправил очки. – Мальчик сильно напуган, что вы хотите от девятилетнего? Раны нанесены, хотя и твёрдой рукой, но поверхностно, поэтому крови пролилось много, но вот вреда не принесли.

– Можем мы с ним поговорить? – поинтересовался Путилин.

– Конечно, только. Боюсь, он ничего не ответит, повторюсь, он слишком напуган.

– Мы попробуем.

Доктор развёл руками, мол, препятствий исполнению обязанностей полицией он не станет. И распорядился сиделке провести мальчика.

– Я предоставляю в ваше полное распоряжение свой кабинет и, надеюсь, на результат. За сим не могу задерживаться, – снял очки и протёр их.

Когда доктор вышел, помощник пристава произнёс:

– И как вам этот субъект?

– Доктор, как доктор, – Путилин снял пальто и повесил на вешалку, стоящую у входа. В кабинете было довольно тепло, если не сказать жарко, – что вы имеете в виду?

– Неверие в нас, поставленных на страже закона.

– Григорий Михайлович, ничего удивительного в этом нет. Неверие заложено в человеке, ведь мы тоже на допросах или разговорах не выказываем впрямую недоверия, но проверяем, чтобы удостоверится в истинности сказанного.

Ротмистр хотел что—то ответить, но скрипнула дверь и в проёме показалась сиделка, державшая за плечи маленького мальчика лет семи—восьми. Он испуганно смотрел черными глазами, лицо до белоснежности бледное и только синие губы, как у замёрзшего человека, выделялись чертой над подбородком.

Сиделка легонько подтолкнула его за плечи вперёд и закрыла дверь.

– Здравствуй, мил—человек! Давай для начала знакомиться, – Иван Дмитриевич сидел на стуле, – подходи, не робей.

Мальчишка некоторое время помедлил, видно решал, не грозит ли ему чего здесь. Наконец, решился и подошёл.

– Садись, – Путилин указал на стул напротив себя, – без стеснения. Итак, меня зовут Иваном Дмитричем. А тебя как?

Мальчишка облизнул сухие губы и тихим едва слышным голосом произнёс:

– Антон.

– Вот что, Антоша, присаживайся. У нас с тобою мужской разговор пойдёт.

Мальчик на миг замялся, но присел на краешек стула, даже не присел, а оперся.

– Я из полиции и хочу задать несколько вопросов.

Антон поднял руку к забинтованной шее, поморщился и сам произнёс:

– О душегубе?

– Догадливый ты.

– А что его не поймали?

– Вот с твоей помощью надеемся его изловить.

– Зовут его Николкой, – Антон посмотрел в окно, за которым начали сгущаться тени раннего февральского вечера, – земляк он Ефима.

– Фамилию не знаешь?

– То ли Иванов, то ли Иванкин. Не помню.

– Значит, земляк.

– Да.

– Что стряслось вчера?

Антон не скривился, и в глазах не мелькнуло ни искорки боли от воспоминания и он буднично, словно рассказывал о детских похождениях, начал рассказывать.

– Вчера день будний, мы и закрылись в одиннадцать, как предписано питейным заведениям. Наверное, до полуночи убирались, а потом пошли спать. Не успели лампы загасить, как постучался Николка. Он иногда приходил, когда ночевать негде было.

– Он что беспаспортный?

– Не знаю, – Антон только сейчас сверкнул глазами, – но полиции ужас, как боялся.

– Продолжай.

– Ну, сели они с Ефимом, тот хлебосольный, завсегда стол накроет и косушку поставит. Я же спать пошёл. Среди ночи, слышу, в моей каморке кто—то есть. Я от испуга одеяло на себя натянул, потом больно в шее стало. Я закричал. Потом слышал, как Ефим в коридоре топочет. Не успел он в каморку войти, как Николка его ножом по шее. Пока лампа падала, я и увидел, как из горла, так и хлещет. Жутко стало. Николка ко мне и тыкать ножом, хотя больно было, но я затаился, словно помер. Ни звука не произнёс, когда он меня поднял и на пол бросил. Если, думаю, стонать начну, так прирежет. Потом он долго ходил по заведению. Я же лежал бездвижно, заснул, наверное, пока меня люди добрые не разбудили.